Овца
(отрывок)
Противник объявил игру «без козырей». Руперт пошёл сначала с трефового туза, затем с короля и, таким образом, избавил соперников от этой масти; но тут Овца, которого судьба определила ему в партнеры, выложил сначала трефовую даму, а затем, не имея больше треф, открыл новую масть. Противник выиграл оставшиеся взятки — а вместе с ними роббер.
— У меня оставались четыре трефы; нужна была только решающая взятка — и роббер был бы наш, — сказал Руперт.
— Но у меня не было треф, чтобы дать вам ход! — воскликнул Овца, и улыбнулся своей извиняющейся улыбкой, которая у него всегда была наготове.
— А вам не пришло в голову сбросить вашу даму к моему королю и оставить ход за мной? — с досадой, однако стараясь сохранять вежливость, сказал Руперт.
— Наверное, так и надо было сделать, — но я растерялся. Весьма сожалею, — сказал Овца.
По большому счёту, в своей жизни он только и делал, что сожалел, — весьма сильно и совершенно безо всякого толку. Возникни подобная ситуация в следующей игре, он бы наверняка опять сглупил, а затем рассыпал бы свои ненужные извинения.
Он сидел, улыбаясь и вертя в руках карты, а Руперт мрачно глядел на него через стол. Далеко не каждый толковый бизнесмен обладает хотя бы элементарными познаниями в карточной игре, и Руперт не стал бы столь критически-строго относиться к своему будущему зятю на основании одних лишь его успехов в бридже. Но и в прочих делах житейских он мешкал и виновато улыбался точно так же, как делал это за карточным столом. Однако — и это было самое неприятное — из-под этой защитной улыбки и наигранной гримасы сожаления пробивалось весьма неожиданное, но вполне угадываемое самодовольство. Вероятно, всякой овце на пастбище представляется, что в минуту опасности она может стать столь же грозной, как марширующее под флагами воинство — взгляните, как овцы бьют копытами и напрягают шеи, стоит только какому-нибудь вполне мирному и кроткому объекту возбудить их подозрительность. И вполне вероятно, что и большинство овец в человеческом обличье в своём воображении представляют себя участниками самых драматических событий мировой истории: они принимают быстрые и точные решения в критических ситуациях, усмиряют бунты, успокаивают панику, остаются храбрыми, сильными, честными, но, несмотря на свою природную скромность, всегда немного импозантными.
«Ну почему, ради всего святого и несвятого, Кэтлин взбрело в голову выбрать этого человека своим будущим мужем?» — уныло вопрошал себя Руперт. Чем плох был юный Малкольм Этлинг, чего ещё ей было нужно — пригожий, порядочный, уравновешенный и, очевидно, души в ней не чающий; и вот, она готова броситься в объятья этого самодовольного неумехи с тусклыми глазами и слабым ртом. Если бы речь шла только о Кэтлин, Руперт философски пожал бы плечами и пожелал бы ей выкручиваться самостоятельно. Но у Руперта не было наследника; его собственный сын сложил, в числе многих своих сослуживцев, голову где-то на индийской границе. И он знал, что настанет день, когда его имение перейдёт к Кэтлин и её мужу. Овца поселится в его любимом старом доме, начнёт растить других юных овечек, таких же, как он тупых, кроликоподобных и самодовольных, будет жить на его земле и владеть ею. Перспектива не из приятных.
В тот же день, ближе к вечеру, Руперт и Овца возвращались домой после охоты. Патронташ Овцы был почти пуст, а ягдташ — едва ли наполовину полон. Казалось, что птицы, по которым он стрелял, обладали таким иммунитетом к смерти или ранениям, которому позавидовали бы и герои мелодрамы. И для всякого промаха у него было готово объяснение или извинение. Он шагал впереди Руперта, весело болтая и постоянно оборачиваясь к нему, но при этом не выпускал из поля зрения окрестности, возможно, надеясь заметить припозднившегося лесного голубя или кролика, который мог бы в последнюю минуту пополнить его охотничью сумку. Когда они проходили по опушке небольшой рощицы, большая птица поднялась с земли и медленно полетела среди деревьев, — лёгкая мишень для приближающихся охотников. Овца выпалил из обоих стволов и торжествующе завопил:
— Ура! Я подстрелил гигантского ястреба!
— Если уж уточнить, то вы подстрелили самку осоеда.
Во всей Великобритании гнездится всего несколько пар осоедов, и последние четыре года они находятся под строжайшей охраной; на двадцать миль окрест всех лесников и деревенских любителей пострелять заставили — кого уговорами, кого угрозами, а кого взяткой — соблюдать их неприкосновенность, а когда они высиживают птенцов, охотников за яйцами сюда и близко не подпускают. Сотни любителей редких птиц восхищенно любовались их фотографиями в «Кантри Лайф». И во что вы только что превратили самку осоеда? В жалкую кучу битых перьев.
Руперт говорил ровно и негромко, но на секунду-другую его глаза зажглась неприкрытой ненавистью.
— Я же говорю, мне очень жаль, — с извиняющейся улыбкой промямлил Овца. — Разумеется, я слышал об осоедах, но как-то не соотнёс с ними эту птицу. И она была такой удобной мишенью…
— Да, в этом-то и проблема, — заметил Руперт.
Кэтлин нашла Руперта в комнате для хранения охотничьих ружей, — он разглаживал перья мёртвой птицы. Ей уже рассказали о случившемся.
— Какое ужасное несчастье, — сочувственно проговорила она.
— Мой милый Робби первым выследил их. Это было в тот раз, когда он в последний раз приехал на побывку домой. Помнишь, как он тогда радовался?.. Ладно, идём пить чай.
Но в следующие две-три недели пришлось забыть и про бридж, и про охоту. Смерть, не желающая вступать ни в какие соглашения с политическими функционерами, открыла парламентскую вакансию в соседнем избирательном округе в самое неподходящее время года, и приверженцы соперничающих сторон в полной мере вкусили все прелести зимней избирательной кампании. К политике Руперт относился со всей серьёзностью и пылом. Он принадлежал к числу тех странных, но вполне довольных своей странностью индивидуумов, которых Британские острова порождают в изрядном количестве; ради своей партии, без всякой личной выгоды мужчины и женщины с радостью жертвуют своим комфортом, и вместо того, чтобы сидеть дома перед камином или за карточным столом в клубе готовы мчаться сквозь дождь, ветер и непогоду, чтобы заручиться ещё одним возможным голосом — и поступают так не из чувства долга, а просто потому, что им так хочется. И в данном случае энергия и рвение Руперта оказались очень кстати, — оспариваемый мандат стал предметом острого соперничества, поскольку его потеря или сохранение имела на тот момент большое значение для парламентской стратегии. Опираясь на поддержку Кэтлин, не чураясь ни рутинной, ни какой иной деятельности, Руперт без устали, с методичным усердием взялся за работу в своём секторе избирательного округа. Политические дебаты должны были завершиться накануне выборов в местечке, где количество колеблющихся избирателей считалось самым большим в округе, и от исхода этой встречи зависело многое, если не всё. Ораторы, и местные, и приезжие, не жалели усилий, чтобы склонить чашу весов в свою пользу. На долю Руперта выпала совсем несложная задача: перед самым закрытием мероприятия призвать проголосовать за председательствующего на собрании — обычный в таких случаях знак признательности, поскольку рассчитывать на победу он никак не мог.
— Я совершенно охрип, — пожаловался Руперт, когда настала его очередь. — Боюсь, что меня не услышат даже в первых рядах — А позвольте мне выступить, — предложил Овца. — Я это умею, и неплохо.
Председателя уважали во всех партиях и первые же слова Овцы о поощрительном голосовании были встречены аплодисментами. Оратор широко улыбнулся слушателям и решил воспользоваться возможностью поделиться с ними своими собственными политическими воззрениями. Публика начала посматривать на часы и потянулась за зонтиками и снятыми ранее шейными платками. И тут, среди банальностей и общих фраз, Овца позволил себе убийственную ремарку из числа тех, которые способны за полчаса облететь весь избирательный округ и которые считаются противной стороной более действенными, чем тонны агитационных брошюр. Весь зал наполнился гулом голосов и шарканьем ног, кто-то даже засвистел. Овца попытался сгладить произведённый ремаркой эффект, председатель решительно прервал его панегирик, но было уже поздно.
— Боюсь, я потерял контакт с аудиторией после этой ремарки, — оправдывался впоследствии Овца, неестественно широко улыбаясь своей извиняющаяся улыбкой.
— Из-за вас мы потеряли победу, — сказал председатель...
Перевёл с англ. Андрей КУЗЬМЕНКОВ
