Ловушка
Военное время богато на приключения. Чего только со мной не случалось во время многочисленных кампаний, когда мне пришлось драться и против французов, и против австрийцев и прочих итальянцев с турками. Однако случай, о котором я хочу рассказать, был что называется «из ряда вон». Волею Фортуны, во время войны 1812 года, я, русский офицер, вынужден был вместе со своим французским приятелем… ловить шайку бандитов, гордо именующих себя «Фавориты Луны». Эти самые фавориты мародёрствовали на полях сражений, под видом военных (как русских, так и французов) грабили мирное население и даже имели наглость нападать на полковые кассы! Жандармам никак не удавалось напасть на след наглой шайки.
Пришлось за дело взяться мне, майору гусарского полка Ивану Михееву и моему ещё довоенному приятелю – сублейтенанту Антуану де Сен-Пре. Мы решили ловить преступников «на живца». И в качестве жирной приманки решили использовать «золотой обоз».
В нём, под весьма условной охраной, (чтобы не привлекать внимания), французы должны были перевозить огромные ценности: золотые слитки, которые бравые вояки выплавляли из разнородного русского золота, найденного в Москве, и драгоценные изящные вещицы, на которые не поднялась рука даже у практичных французских солдат. На такой куш «Фавориты Луны» должны были польститься непременно. И вот весь наш небольшой отряд: я, двое моих приятелей русских мужичков и пятеро гусар из эскадрона Антуана расположились у выезда из Москвы на старую Калужскую дорогу.
Мы поспешили занять позиции едва развиднелось. Но кое-кто опередил и нас. Люди самого разного сорта ринулись из Москвы с ночи. Поэтому ещё до рассвета на дороге образовался затор. Нечто подобное я наблюдал, когда мои соотечественники покидали Москву. Правда была в этих внешне похожих картинах одна существенная разница: на лицах русских людей было написано горе, отчаяние и решимость во что бы то ни стало вернуться в родной город, на лицах же французов легко читался страх. Каждый боялся отстать от военной колонны и потерять награбленное.
Вот почему большой интендантский чин сам выскочил из щегольской кареты, до того навьюченной добром, что на русских ухабах она то и дело опасно накренялась и принялся помогать солдатам выталкивать колесо из очередной ямины. Маркитанты с повозками, затянутыми парусиной, попытались обогнуть застрявшего интенданта по обочине, но кубарем полетели в придорожную канаву под визг пассажиров и ржание лошадей.
В образовавшийся проход со своими тележками тут же юркнули рядовые неизвестно каких полков. Среди них я увидел одного итальянца, который торговал трюмо у разграбленного Гостиного двора. Судя по всему, продавец и покупатель сошлись в цене, потому что итальянец, всеми силами стараясь сохранить равновесие, тащил это самое трюмо прочь из Москвы. Но, видать, он уже сообразил, что оплошал и выбрал груз не по силам. Вначале он избавился от верхней части трюмо, сбросив его на обочину. А вскоре, когда его плотно зажали между повозками, озадаченно остановился, что-то посоображал, с итальянской беспечностью махнул рукой и, не заботясь больше об остатках трюмо, которое тут же было смято и вдавлено в землю копытами лошадей и десятками ног, отправился дальше налегке.
Антуан со своими гусарами издалека приглядывал за золотым обозом, и мы со скоростью, на которую только была способна дезорганизованная армия, покидающая разорённый город, двигались всё дальше и дальше.
К полудню на дороге и вовсе начало твориться светопреставление. Казалось, какой-то сумасшедший театрал выгнал актёров, занятых в разных спектаклях, на улицу, причём выгнал прямо с репетиции, в костюмах. Отчаянно ругаясь, пихаясь локтями, пробивая себе путь кнутом, на дороге столпились китайские императоры; какие-то замшелые бояре в высоких шапках и трёх меховых шубах, напяленных друг на друга; разодетые барышни
в платьях с пышными воланами, верх которых венчали усатые физиономии; понтонёры в неизвестно где раскопанных русских генеральских мундирах; драгуны в казачьих бешметах; пехотинцы в ливреях лакеев и прочая свора, которая всё более напоминала мне скопище зелёных навозных мух, набросившихся разом на дурно пахнущее угощение. Не только я глядел на эту картину
с изумлением. Антуан перекидывался шуточками со своими гусарами, то и дело показывая подбородком на очередную уморительную фигуру. Я никогда не думал, что в Москве накоплено столько всякого добра! Не удивительно, что нищая французская армия прельстилась на него, поднатужившись, смогла даже его поднять, но вот унести – сил не хватило. Всё больше я понимал
о чём толковали в штабах — судьба великой армии решалась именно здесь, на выходе из Москвы. Выбирая, что оставить с собой: патроны или мятые серебряные подсвечники, сотни солдат решительно откладывали
в сторону и боеприпасы, и штыки, становясь безоружными мародёрами. Отступление, начавшееся маскарадом, неизбежно и очень, очень скоро должно было превратиться в похороны.
Золотой эшелон, замаскированный под передвижной хирургический госпиталь, встал в заторе, разделив участь сотен повозок. Его охранники не могли продраться через толпу, не действовали ни угрозы, ни посулы. Не помогли даже штыки. Волей-неволей начальнику конвоя пришлось свернуть с тракта, чтобы поискать объездные пути и обогнать это сборище явно ненормальных людей. Антуан, заметив манёвр, хитро подмигнул мне, и скрылся в ближайшем лесочке. Мы тоже съехали с большой дороги. Время от времени Кондрат, как самый ловкий в нашей команде, взбирался на вершину дерева и прослеживал, в каком направлении движутся интересующие нас фургоны. Два раза золотой эшелон пытался вырваться на тракт, но неумолимая толпа по-прежнему этому препятствовала. К ночи возницы заплутали в лесу и решили разбить бивак на большой поляне со всех сторон окружённой зарослями орешника, осины и берез.
— Вот тот самый случай, — тихо говорил мне Антуан де Сен-Пре. – Если шайка разбойников и существует, то лучшего времени и места, чтобы напасть на золотой эшелон, им не найти.
Я не мог с ним не согласиться. Действительно, уединённый лес, возможность скрытого подхода предоставляли прямо-таки идеальные условия для атаки. Рассредоточив наши силы мы затаились и принялись ждать.
Бивак гудел кострами недолго. И солдаты, и лошади утомились за день перехода, так что не успели на небе высыпать звёзды, как на поляне стало тихо. Лишь изредка перекликались сонными голосами часовые, да ветер лёгкой птицей пролетал над лесом и шевелил макушки деревьев.
Вдруг где-то слева от меня послышался жуткий волчий вой. Это сразу показалось мне странным: мы не так далеко отошли от Москвы, и настоящие охотничьи угодья, где зверь чувствовал бы себя привольно, ещё не начинались. Волк — или тот, кто умело его изображал, оказался не один. Теперь и справа кто-то завёл волчью песню.
Я ожидал нападения с минуты на минуту. Но того, что произошло, не мог предполагать никто. Из ближайшего березнячка с диким свистом и гоготом ринулись на обоз наши казачки.
Ругнувшись сквозь зубы, поскольку ретивость моих соотечественников могла спугнуть того зверя, на которого охотились мы, я сделал знак, чтобы Кондрат и Демидов подбирались к французскому биваку поближе. Часовые, видать, знали своё дело и подняли тревогу, как только казаки высыпали из леса на поляну. Но, увы, командир роты был слишком ревностный служака – ружья остальных солдат в замковой части были замотаны тряпками. Пехота сберегла оружие от грязи, но не смогла воспользоваться им в бою. Пока французы бились с тряпками, казаки, орудуя длинными пиками-дончихами, перекололи половину охраны эшелона. Лагерь охватила паника. Ни о каком организованном сопротивлении теперь и речи быть не могло. Кое-кто из самых хитрых французов прыснул прочь, чтобы отсидеться до утра в кустах. По поляне заметались неясные тени, слышалась ругань на русском, короткие восклицания на французском, топот лошадиных копыт...
