Дончиха
– Молчать! Слушать!! Молчать!!!
Казак Ерофеев, вяло изображая вытяжку во фрунт, стоял перед сотником и смотрел куда-то вдаль оловянными глазами. Сотник – маленький приземистый малый, из тех, на ком униформа всегда висит мешком, – был красен, как упившийся кровью клоп. Уж не знаю, за что он устроил распеканцию своему подчинённому, но предмет беседы занимал его до крайности. Он пыжился словно молодой петушок, то и дело норовил встать на носки, чтобы казаться повыше и орал благим матом: «Молчать! Слушать! Молчать!!»
Я с удовольствием прервал его однообразную арию и заявил, что по военной надобности приказом по штабу казак Ерофеев прикомандирован ко мне на время выполнения задания. В чём заключалось это задание, сотнику я объяснять не стал.
– Спасибо, вашбродие, – шепнул мне Ерофеев, едва мы отошли от сотника. – Замучал царь Ирод! До кишок достал, как саранча египетска.
– За что он тебя? – поинтересовался я, оглядываясь в поисках такого места для беседы, где бы нас не пришибло шальным ядром.
– За сапоги нечищеные! – взорвался Ерофеев и сверкнул глазами как какой-нибудь черкес. – Давеча Кузьму Муху на чём свет крыл, теперь ко мне причепился.
– А Кузьму за что? – поддержал я беседу, устраиваясь за бруствером.
– За пуговицу казённу, – вздохнул Ерофеев. Мирное спокойное начало быстро брало в нём верх. – Сидел в секрете, а тут французы свой секрет выдвинули, ну он с ними и схватился. До пуговицы ли тут было – трое на одного? Чудом французов положил и перед пулями до своей траншеи и дополз, а его тут сотник встречает и сразу хайло нарастапашку: «Как смел казённу пуговицу потерять?»
– Ладно, ладно, – мягко прервал я Ерофеева. –
У каждого своя служба, а нам сейчас не о сотнике надо думать. Приказано нам языка добыть.
– Эх, мать честна, – разом выдохнул Ерофеев. – Да как же мы его добудем, когда…
Знал я, всё знал, о чём думает и о чём хочет сказать Ерофеев. Шёл уже девятый месяц блокады Севастополя союзными англо-франко-турецко-сицилийскими войсками. Война у нас шла немудрёная. Пробовал француз и англичанин атаковать нас и в лоб и с флангов, да ничего не добился. Загнал нас в осаду, подвёз несколько транспортов с боеприпасами и стал гвоздить мортирным огнём. В иные дни не было от артиллерийской канонады никакого продыху: с неба градом сыпались ядра – и 36-фунтовые и трёхпудовые, пятипудовые бомбы, ракеты, стаи гранат, брошенных павильоном из бочонка. Но как ни богат был противник на огненный припас, осуществлять бомбардировку по всему фронту одновременно не мог. Поэтому жизненно важно было узнавать заранее, где англичане и французы концентрируют свою артиллерию, чтобы убрать из-под удара наших людей. Поначалу добывать такие сведения было для нас легко. Отчаянные матросы и казаки-пластуны доползали до вражеских окопов и выдёргивали оттуда и по два, и по три языка за ночь. Постепенно враг стал осторожнее: секреты-засады перед своими траншеями выставлял ближе друг к другу. Сидели там в схронах теперь не по одному, а по трое-четверо. Кроме того, французы не поленились согнать своё воинство на строительство и оборудование траншей. Защитный бруствер был поднят, а наверху, в десяти шагах друг от друга, так, чтобы прямая видимость была даже ночью, стояли часовые. При малейшем подозрении французы свистели тревогу и поливали всю окрестность перед окопами свинцом. И вот в этих самых условиях нам и предписывалось увести из-под носа французов языка, да не абы какого, а с эполетами, то есть офицера.
– Ах ты ж, ах ты ж, – срывал перед собой сухие былинки Ерофеев и тут же переминал их в своих твёрдых ладонях в труху. – Тут дуриком в лоб не попрёшь, тут хитрость нужна. Но француз тоже не лыком шит. Его перемудрить — не кобылу запрячь. Ах ты поди ж ты. Я сидел молча, по опыту зная: раз Ерофеев раскудахтался — что-нибудь придумает. На то он и был русский человек, да к тому же казак-пластун.
– Вот что, – отряхнул руки Ерофеев. – Первым делом нам Ерой понадобится.
– Кто это? – удивился я.
– Вечером, как стемнеет, приходите, вашебродие, на это место – увидите! – загадочно улыбнулся Ерофеев и пригибаясь, поскольку мортиры за вражескими окопами больно уж зачастили, пошёл прочь.
Темнота на юге ложится на землю враз. Будто какой-то великан, едва дождавшись, пока солнце скроется за кромкой моря, накрывает окрестности огромным тазом. Потому я пришёл к брустверу чуть пораньше, чтобы в сумерках не плутать в траншеях и ложементах. Ерофеев уже был на месте и от нечего делать забавлялся с маленькой дурашливой псинкой. Казак держал в руках какую-то красную тряпку, в которой я по пришитой пуговице узнал кусок мундира английского пехотинца. Ерофеев дразнил этой тряпкой собачку, а та на редкость ловко хватала её мелкими острыми зубками и рыча тащила на себя...
