О чувствах не спорят
(отрывок)
ПСоревнования вот-вот должны были начаться, а никто из гостей, собравшихся в доме леди Сьюзен, ещё не сделал ставок. И всё потому, что нынешний год был не самым удачным для игры на скачках. В такие годы все ставили на одну и ту же лошадь, но вовсе не из-за того, что верили в её безоговорочное превосходство над соперницами, а потому лишь, что невозможно было выбрать другую кандидатуру, заслуживающую хоть какого-то доверия. Фаворитом на сей раз считалась Неизвестность II, и отнюдь не из-за единодушного к ней расположения — трудно было решиться поставить на её конкуренток, практически никому не известных. Во всех клубах знатоки ломали головы, пытаясь обнаружить хоть какие-то достоинства там, где отсутствовали даже намёки на них, и гостей леди Сьюзен терзала та же неуверенность и нерешительность, от которой страдали все и везде.
— Самое время сорвать хороший куш, — сказал Берти Ван Танн.
— Несомненно. Но как? — в двадцатый раз спросил Кловис.
Женская половина гостей проявляла не менее живой интерес к происходящему, чем мужская. Даже матушка Кловиса, благодаря своему парикмахеру обычно хорошо осведомлённая о ситуации на скачках, призналась, что на сей раз её сердце не занято. Полковник Дрейк, профессор военной истории в одном из небольших подготовительных учебных заведений, оказался единственным, кто мог сделать хоть какой-то выбор, но поскольку его мнение менялось каждые три часа, никакого проку от него не было.
Ситуация осложнялась ещё и тем, что обсуждать её приходилось украдкой. А всё потому, что леди Сьюзен не одобряла скачки. Леди Сьюзен многое не одобряла; некоторые даже осмеливались утверждать, что она вообще мало что одобряла. Неодобрение для неё выполняло ту же роль, что невралгия или вышивание для других женщин. Она не одобряла ранние утренние чаепития и бридж аукцион, катание на лыжах и тустеп, русский балет и балы в клубе искусств «Челси», французскую политику в Марокко и британскую — везде.
И дело было отнюдь не в узости её взглядов; леди Сьюзен выросла в большой семье, где дети, ?— из которых она была, к тому же, самой старшей, — отличались завидным своеволием, что, в её случае, выразилось в привычке откровенно порицать причуды других. Увы, её привычка выросла вместе с ней. А поскольку она была богата, влиятельна и исключительно добра, большинство людей соглашались пожертвовать ради неё своим ранним утренним чаем. И всё же, необходимость спешно прерывать при её появлении обсуждение интригующего всех вопроса и помалкивать о нём в её присутствии, болезненно воспринималось в ситуации, когда время шло, а решение так и висело в воздухе.
После ленча, прошедшего в напряжённой атмосфере вымученных разговоров, Кловис, под предлогом полюбоваться гималайскими фазанами, собрал большинство гостей в дальнем конце огорода. Он хотел сообщить важную новость. Моткин, дворецкий леди Сьюзан, — преждевременно, как непременно подчёркивал Кловис, поседевший у неё на службе, — помимо своих служебных обязанностей живо интересовался скачками.
Впрочем, относительно предстоящих соревнований Моткин был осведомлён не более остальных, хотя и присоединялся к общему мнению, что Неизвестность II едва ли окажется победительницей. Однако в сравнении с прочими гостями он находился в более выигрышном положении: его двоюродный племянник служил главным помощником конюха в близлежащем конном хозяйстве и наверняка располагал недоступными для других секретными сведениями относительно спортивной формы соперников и их шансов на успех. И лишь то обстоятельство, что его хозяйке вздумалось пригласить к себе гостей в последнюю неделю мая, мешало ему в преддверии дерби отправиться проконсультироваться у своего родственника. Впрочем, он вполне успел бы съездить к нему на велосипеде и сегодня же вернуться, но для того, чтобы отпроситься, требовалась веская причина.
— Будем надеяться, что повод он отыщет, — сказал Берти Ван Танн. — В нашей ситуации кузен информированный — почти синоним кузена ясновидящего.
— На конюшне должны кое-что знать; если не там, то где же ещё? — с надеждой добавила миссис Пэклтайд.
— Думаю, моя ставка на Катера подтвердится, — заметил полковник Дрейк.
Но дальнейшее обсуждение пришлось спешно прервать. К ним приближалась леди Сьюзан, опиравшаяся на руку матушки Кловиса, которой она только что сообщила, что не одобряет нынешнюю моду на пекинезов. После сегодняшнего ленча она уже трижды высказывала неодобрение по разным поводам, и это не считая молчаливого и стойкого неодобрения причёски матушки Кловиса.
— Мы любуемся вашими гималайскими фазанами, ?— вкрадчиво проговорила миссис Пэклтайд.
— Сегодня рано утром их отправили на выставку в Ноттингем, — сказала леди Сьюзан с таким видом, который лучше всяких слов свидетельствовал о том, что она совершенно не одобряет торопливое и неумелое враньё.
— Я имела в виду их клетки; они такие чистые, и насесты просто замечательные, — с деланным энтузиазмом продолжала гнуть своё миссис Пэклтайд. И даже всегда готовый приврать Берти ван Танн в эту минуту взмолился, чтобы миссис Пэклтайд навсегда отреклась от стези лжи.
— Надеюсь, никто не станет возражать, если обед сегодня вечером подадут на час позже, — сказала леди Сьюзен. — Моткин должен срочно проведать заболевшего родственника. Он хотел поехать на велосипеде, но я предложила ему взять мой автомобиль.
— Как это великодушно с вашей стороны! Разумеется, мы не возражаем, если обед запоздает, — был единодушный и неподдельно искренний ответ.
В тот вечер общее внимание было сосредоточено на непроницаемом выражении лица Моткина. Кое-кто из гостей даже надеялся обнаружить у себя под салфеткой листок бумаги с именем фаворита, которое раскрыл дворецкому его кузен. Ждать пришлось недолго. Обходя стол, дворецкий вполголоса произнёс: «Шерри?» и тут же добавил, таинственно и ещё больше понизив голос: «Лучше нет».
...
Перевёл с англ. Андрей КУЗЬМЕНКОВ
