Волки Чернограца
(отрывок)
— А не сохранилось ли старых легенд, связанных с этим замком? — задал вопрос своей сестре Конрад. Он хоть и был преуспевающим гамбургским коммерсантом, но в своём исключительно практичном семействе имел репутацию человека, более остальных склонного к поэзии.
Баронесса Грюбель пожала пухлыми плечами.
— В любом старинном месте, вроде этого, всегда хватает легенд. Их нетрудно выдумать, поскольку это ничего не стоит. Рассказывают историю, что когда в замке кто-то умирает, все деревенские собаки и дикие звери в лесу воют ночь напролёт. Не думаю, чтобы такое было приятно слушать.
— Зато это наверняка жутко и романтично, — сказал гамбургский коммерсант.
— В любом случае, это враньё, — самодовольно отозвалась баронесса. — С тех пор, как мы купили замок, ничего подобного здесь не случалось. Когда прошлой весной скончалась наша старушка свекровь, мы все прислушивались, но никакого воя не было. Это одна из тех историй, которые повышают престиж без всяких капиталовложений.
— Вы излагаете легенду не совсем верно, — заметила Амали, пожилая седовласая гувернантка. Все повернулись и удивлённо посмотрели на неё. Обычно она молчаливо сидела на своём месте за столом, никогда не начинала разговор первой, да и желающих завести с ней беседу находилось немного. Но сегодня на неё почему-то нашло необычное красноречие; она говорила быстро и нервно, глядя прямо перед собой и, казалось, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Не всякая смерть в замке сопровождается волчьим воем. Лишь когда умирает кто-то из рода Чернограцев, волки отовсюду собираются на опушке леса и воют перед смертным часом. В этой части леса живут всего несколько пар волков, но в такое время, как рассказывают лесники, они десятками бродят по лесу, словно призраки и воют в унисон, а все собаки в замке, в деревне и во всех окрестных фермах лают и завывают из страха перед волками. А когда душа умершего покидает тело, в парке падает дерево. Вот что происходит, когда умирает кто-то из рода Чернограцев. Но если здесь умирает чужак, то, конечно же, волки не воют и деревья не падают. Такого никогда не бывает.
В её последних словах прозвучала нотка вызова, почти презрения. Холёная, разряженная баронесса сердито посмотрела на неряшливо одетую старушку, вдруг заговорившую столь непочтительно.
— Похоже, фройлен Шмидт, вы многое знаете о легендах рода фон Чернограц, — весьма резко проговорила она. — Я и не подозревала, что знакомство с их семейными преданиями также находится в вашей компетенции.
Однако ответ на насмешку удивил всех даже больше, чем спровоцировавшая её тирада.— Моя фамилия фон Чернограц, — отозвалась старуха, — и неудивительно, что я знакома с историей своей семьи.
— Вы — фон Чернограц? — в один голос ахнули все присутствовавшие.
— Я взяла другое имя, когда мы окончательно разорились, и мне пришлось покинуть замок и начать зарабатывать себе на жизнь уроками, — продолжала гувернантка. — Я решила, что так будет более прилично моему положению. С богатым миром семейных историй и преданий меня знакомили и мой дед, который провёл в замке почти всё своё детство и мой отец, и едва ли удивительно, что я сохранила в своей памяти эти рассказы. Когда в жизни не остаётся ничего, кроме воспоминаний, их берегут и лелеют с особым тщанием. Поступая к вам на службу, я и не подозревала, что однажды мне придётся последовать за вами в наше бывшее родовое гнездо. Признаюсь, мне бы хотелось оказаться где-нибудь в другом месте.
Она замолчала; никто из присутствующих не проронил ни слова, и баронесса перевела разговор на темы более приятные, чем семейные предания. Но стоило старой гувернантке встать и тихо удалиться, сославшись на неотложные дела, сдерживаемые дотоле эмоции выплеснулись наружу.
— Какая наглость! — выпалил барон, и в его глазах навыкате появилось выражение, говорившее о том, что случившееся шокировало его до глубины души. — Как могла эта женщина так говорить за нашим столом. Ещё чуть-чуть, и она назвала бы нас ничтожествами.
Я не верю ни одному её слову. Она всего лишь Шмидт и никто больше. Наверняка она поболтала с кем-то из крестьян, когда-то знавших семью Чернограц, и разнюхала кое-что об их истории и преданиях.
— Ей хочется, чтобы её уважали, — кипятилась баронесса. — Она знает, что скоро не сможет работать и пытается снискать наши симпатии. Её дед, подумать только!
У баронессы имелось должное количество дедов, но она никогда, никогда ими не хвасталась.
— Уверен, её дед был в замке кем-то вроде мальчишки-буфетчика, — усмехнулся барон. — Эта часть её истории, пожалуй, правдива.
Коммерсант из Гамбурга помалкивал; он видел слёзы, стоявшие в глазах старой женщины, когда та говорила о том, насколько дороги ей воспоминания — но, возможно, это было продуктом его воображения, подумал он.
— Я уволю её сразу после новогодних праздников, — подвела черту баронесса. — Сейчас мне без неё просто не управиться. Но баронессе всё-таки пришлось справляться без неё; после Рождества, когда установилась холодная морозная погода, старая гувернантка занемогла и больше не покидала своей комнаты.
— Она ведёт себя просто вызывающе, — пожаловалась баронесса своим гостям, собравшимся у камина в один из вечеров перед самым Новым годом. — За всё время, которое она прожила с нами, я не припомню, чтобы она всерьёз заболела, — я хочу сказать, заболела настолько серьёзно, чтобы не выполнять свою работу. И вот теперь, когда дом полон гостей, и без неё совершенно не обойтись, она решила захворать! Конечно, можно ей посочувствовать — она и впрямь выглядит такой измождённой и слабой — но всё равно это очень досаждает.
— Ещё бы не досаждало, — охотно поддакнула ей жена банкира. — Думаю, её недомогание — это следствие сильных холодов, на стариков они действуют губительно.
А в этом году, надо сказать, на удивление холодно.
— Таких морозов в декабре не помнят много лет, — вставил барон.
— И конечно, она уже очень стара, — продолжала баронесса. — Надо было уволить её пару месяцев назад, тогда она ушла бы от нас раньше, чем заболела. Эй, Ваппи, да что это с тобой?
Маленькая пушистая болонка внезапно задрожала всем телом, спрыгнула со своей подушки и заползла под диван.
В ту же секунду во дворе замка залились рассерженным лаем собаки, к которым присоединились их собратья по всей округе.
— Что их так переполошило? — удивился барон.
Все присутствовавшие хорошенько прислушались и, наконец, поняли, что испугало и разозлило собак: протяжное завывание, то усиливающееся, то слабеющее, то доносящееся, как будто, издалека, с расстояния во много лиг, то стремительно несущееся над снегами и поднимавшееся, казалось, от самого подножия стен замка. В этом вое слились тоска и стужа ледяных пустынных просторов, неутолимая голодная ярость дикого мира и другие, позабытые и ужасные мелодии, которым даже названия не придумать.
— Волки! — вскричал барон.
Завывания слились в один негодующий стон, исходящий казалось, отовсюду...
Перевёл с англ. Андрей КУЗЬМЕНКОВ
