Тайный грех Септимуса Броупа
– Что за человек этот мистер Броуп? – вдруг спросила тетушка Кловиса.
Миссис Риверседж, срезавшая засохшие головки у роз и ни о чём особенном не думавшая, внезапно оживилась. Она принадлежала к числу тех старомодных хозяек, которые считали, что должны кое-что знать о своих гостях и это «кое-что» должно способствовать повышению их реноме.
– По-моему, он приезжает из Лейтон Баззард, – начала она, приступив к разъяснениям.
– В наши дни, когда путешествия стали быстрыми и комфортными, – сказал Кловис, рассеивавший колонию тлей струйками сигаретного дыма, – приезд из Лейтон Баззард сюда вовсе не указывает на особенную силу воли. Возможно, это признак обычной непоседливости. Вот если бы он отбыл оттуда тайно или же в знак протеста против неисправимо-бессердечного легкомыслия его обитателей, это сказало бы нам кое-что о его личности и жизненной цели.
– Чем он занимается? – непререкаемым тоном продолжала допытываться миссис Тройль.
– Он редактор «Cathedral Monthly», – сказала хозяйка, – и блестяще разбирается в медных мемориальных досках и трансептах (1), во влиянии, оказанном византийским богослужением на современную церковную службу и тому подобных материях. Возможно, он слишком серьёзен и погружён в свою узкую область, но для хорошей компании нужны разные люди. Вы ведь не находите его слишком тупым, правда?
– На тупость я могу закрыть глаза, – сказала тетушка Кловиса. – Но я не могу простить ему того, что он занимается любовью с моей горничной.
– Дорогая миссис Тройль, – ахнула хозяйка, – какое невероятное предположение! Мистеру Броупу такое и в страшном сне не привидится.
– Его сны меня не интересуют; пусть он грезит о непрерывных эротических приключениях с участием хоть всей прислуги. Но в период своего бодрствования он не должен заниматься любовью с моей горничной. И не о чем тут спорить. Я здесь не уступлю.
– Но вы, должно быть, ошиблись, – не уступала миссис Риверседж. – Мистер Броуп – самый неподходящий человек для такого рода занятий.
– По имеющимся у меня сведениям, для такого рода занятий он как раз более чем подходящий человек, но если по данному вопросу у меня ещё имеется право голоса, к моей горничной он никогда больше не подойдёт. Разумеется, сказанное мною не относится к благонамеренным влюблённым.
– Не могу представить себе, чтобы человек, пишущий с таким изяществом и воодушевлением о трансептах и византийском влиянии, был способен вести себя столь бесчестно, – сказала миссис Риверседж. – Чем вы можете подтвердить то, что он и впрямь занимается чем-то подобным? Я не собираюсь подвергать сомнению ваши слова, но нам, пожалуй, не следует спешить с вынесением приговора, не выслушав и другую сторону.
– Приговорим мы его или нет, он, могу заверить, не остался невыслушанным. Его комната находится рядом с моей гардеробной, и дважды, когда он, видимо, полагал, что в ней никого нет, до меня донеслось через стенку, как он взывал: «Я люблю тебя, Флорри». Знаете, эти перегородки наверху такие тонкие, что через них слышно чуть ли не тиканье часов.
– А вашу горничную зовут Флоренс?
– Её зовут Флоринда.
– Что за странное имя для горничной!
– Не я дала его ей; она поступила ко мне на службу уже крещённой.
– Я хочу сказать, – сказала миссис Риверседж, – что когда у меня появляются горничные с неудобными именами я зову их просто Джейн. Они скоро привыкают к этому.
– Отличный способ, – с прохладцей в голосе отозвалась тетушка Кловиса, – но, к несчастью я успела привыкнуть к тому, что ко мне самой так обращаются. Моё имя, кстати, – Джейн.
Прервав бурные извинения миссис Риверседж, она продолжала:
– И вопрос вовсе не в том, должна ли я называть мою горничную Флориндой, а в том, позволительно ли мистеру Броупу называть её Флорри. Я придерживаюсь мнения, что нет.
– А вдруг он повторял слова какой-нибудь песенки, – с надеждой в голосе проговорила миссис Риверседж. – Сейчас столько этих глупых припевов с женскими именами, – продолжала она, обращаясь к Кловису, как возможному авторитету в данном вопросе. – «Не называйте меня Мэри…».
– У меня и в мыслях не было, – заверил её Кловис. – Во-первых, потому, что я всегда знал, что вас зовут Генриетта, а, во-вторых, я не настолько близко знаком с вами, чтобы позволить себе непозволительную вольность.
– Я имела в виду песенку с таким припевом, – поспешила объяснить миссис Риверседж. – А ещё есть «Выйди, Рода – хорошая погода», «Ритка – это маргаритка» и масса других. Конечно, вряд ли мистер Броуп стал бы распевать подобные песни, но, мне думается, в его случае мы не должны забывать о презумпции невиновности.
– Я и не забывала, – отозвалась миссис Тройль. – Но потом появились новые доказательства.
Она сжала губы с решимостью человека, наслаждающегося уверенностью, что его станут умолять вновь раскрыть их.
– Новые доказательства! – воскликнула хозяйка. – Продолжайте же!
– Когда я поднималась наверх после завтрака, мистер Броуп как раз поравнялся с моей комнатой. Так уж получилось, что из пачки, которую он нёс в руке, выскользнул клочок бумаги и приземлился на пол точно возле моей двери. Я уже собиралась крикнуть ему вслед: «Вы что-то уронили», но почему-то сдержалась и ничего не предпринимала, пока он не скрылся в своей комнате. Мне пришло в голову, что в такой час меня, как правило, не бывает в комнате, а вот Флоринда почти всегда занималась в ней уборкой в это время. Поэтому я и решила поднять этот невинного вида клочок бумаги.
Миссис Тройль вновь замолчала, на сей раз с видом человека, который может поздравить себя с тем, что заметил ядовитую змею, в яблочной шарлотке.
Миссис Риверседж с такой энергией принялась работать над соседним кустом, что случайно обезглавила Виконтессу Фолкстоуна, едва начавшую распускаться.
– Что было в записке? – спросила она.
– Всего лишь несколько слов написанных карандашом. «Я люблю тебя Флорри», а под ними – хоть и зачёркнуто, но нежирно, так что вполне можно прочитать – «Жди меня в саду под ивой».
– В глубине сада действительно растёт ива, – подтвердила миссис Риверседж.
– Во всяком случае, он, кажется, не обманщик, – заметил Кловис.
– Подумать только, какой скандал, да ещё под моей крышей! – с негодованием воскликнула миссис Риверседж.
– Удивительно, почему именно под крышей такие скандалы приобретают особо пугающие размеры, – заметил Кловис. – Я всегда считал доказательством исключительной утончённости кошачьего племени тот факт, что большинство своих скандалов они разыгрывают на крытой шифером поверхности.
– Если задуматься обо всём этом, – подвела итог миссис Риверседж, – то есть некоторые вещи, которым я никак не могла подобрать объяснение. Возьмём доход мистера Броупа; он из бедной семьи, как редактор «Cathedral Monthly» зарабатывает всего двести фунтов в год и не имеет никакого личного состояния. Однако у него квартира в Вестминстере, он хорошо одевается, каждый год ездит за границу в Брюгге и прочие подобные места и в течение сезона приглашает к себе на очень приличные ленчи. Для всего этого надо иметь побольше, чем двести фунтов в год, не так ли?
– А он пишет для других изданий? – поинтересовалась миссис Тройль.
– Нет, он специализируется, исключительно, в очень узкой области литургики и церковной архитектуры. Однажды он пытался пристроить в «Sporting and Dramatic» статью о церковных сооружениях, находящихся в известных районах охоты на лис, но её не приняли, поскольку тему сочли недостаточно интересной для широкой публики. И я просто не представляю, каким образом то, что он пишет, позволяет ему вести такой образ жизни.
– Возможно, он продает фальшивые трансепты американским энтузиастам? – предположил Кловис.
– Как можно продать трансепт? – сказала миссис Риверседж. – Это нереально.
– Чем бы он ни пополнял свои доходы, – вмешалась миссис Тройль, – он не должен скрашивать свой досуг, ухаживая за моей горничной.
– Конечно, нет, – согласилась хозяйка. – Этому надо немедленно положить конец. Но я не представляю, что мы сможем сделать.
– Предлагаю натянуть колючую проволоку вокруг ивы в качестве предохранительной меры, – сказал Кловис.
– Не думаю, что следует легкомысленно подходить к столь неприятной ситуации, – сказала миссис Риверседж. – Хорошая горничная – настоящее сокровище…
– Я просто не представляю себе, что буду делать без Флоринды, – согласилась миссис Тройль. – Она понимает мои волосы. Я сама давно оставила всякие попытки справиться с ними. А к прическе я отношусь так же, как к мужчине рядом: когда вы вместе появляетесь на публике, ваши личные особенности не имеют значения. Кстати, кажется, гонг зовёт на ленч.
После ленча Септимус Броуп и Кловис уединились в курительной. Первый казался обеспокоено-озабоченным, второй – молчаливо-внимательным.
– Что такое lorry (2)? – неожиданно спросил Септимус. – Я имею в виду не ту штуку, что ездит на колёсах – разумеется, я знаю, что это такое. Нет ли птицы с таким именем, какой-нибудь более крупной разновидности попугайчика лори?
– Мне кажется, слово «лори» пишется с одним «р», – лениво ответил Кловис. – И в таком случае оно для вас совершенно бесполезно.
Септимус Броуп в недоумении уставился на него.
– Почему вы так думаете? – спросил он, и в его голосе явственно прозвучали тревожные нотки.
– Плохо рифмуется с «Флорри», – поспешил пояснить Кловис.
Септимус выпрямился в своём кресле и на его лице отразился испуг.
– Откуда вам известно? То есть, откуда вам известно, что я искал рифму к «Флорри»? – настороженно спросил он.
– Я не знаю, – сказал Кловис, – я просто догадался. Когда вы собрались превратить прозаическую машину для коммерческих перевозок в изящное стихотворение, порхающее под зелёным пологом тропического леса, я понял, что вы работаете над сонетом, а Флорри было у вас единственным женским именем, которое можно было срифмовать с лори, если написать его с двумя «р».
Септимусу, однако, явно было не по себе...
Перевёл с англ. Андрей КУЗЬМЕНКОВ
(1) Трансепт – в европейской церковной архитектуре поперечный неф или несколько нефов в базиликальных или крестообразных в плане зданиях.
(2) Lorry (англ.) – грузовик.
