Судьба
(отрывок)
Рекс Дилэт достиг возраста почти двадцати четырёх лет и выглядел почти красавцем, но не имел ни гроша за душой. Все считали, что он живёт на деньги, которые матушка ссужала ему из того скудного кредита, что ссужали ей самой, поэтому Рекс эпизодически пополнял ряды тех, кто получает временное жалование, выполняя обязанности секретаря или компаньона лиц, не способных без посторонней помощи справиться со своей корреспонденцией или своим досугом. Несколько месяцев он прослужил помощником редактора и бизнес-менеджером в тематическом издании, посвящённом белым мышам; последние, впрочем, никак не отреагировали на такую преданность, и, возможно, по этой причине газета как-то неожиданно исчезла из читален клубов и прочих общественных заведений, где бесплатно распространялась. Но несмотря ни на какие трудности, Рекс выглядел так, словно продолжал существовать в комфорте и благополучии, что возможно лишь в том случае, если это качество – врождённое; к тому же благосклонное провидение словно специально подгадывало, чтобы приглашения на уикенды совпадали с датами, когда его единственный белый обеденный фрак возвращался из прачечной в состоянии девственной чистоты. Будучи неважным игроком, в чём он, со свойственной ему сообразительностью, прекрасно отдавал себе отчёт, он научился неплохо оценивать игру и шансы её участников и в гольфе, и в бильярдном гандикапе, и в турнире по крокету.
А поскольку он высказывал своё мнение о мастерстве того или иного участника с достаточной долей юношеской самоуверенности, ему без труда удавалось спровоцировать пари на весьма выгодных для себя условиях, так что его выигрыши в уикенд помогали ему преодолеть финансовые затруднения середины недели. Вся проблема заключалась в том, как он однажды признался Кловису Сэнгрейлу, что в его распоряжении никогда не имелось достаточно денег – ни наличных, ни даже потенциально доступных, – чтобы побиться об заклад на сумму, действительно достойную выигрыша.
– Однажды, – сказал он – мне подвернётся стопроцентно надёжный случай, пари, с которым просто невозможно дать маху, и тогда я поставлю не просто всё, чего сам стою, а значительно больше того, сколько я стою, даже если продать всё, что у меня есть до последней пуговицы.
– Жаль будет, если это сорвётся, – заметил Кловис.
– Будет не просто жаль, – сказал Рекс. – Это будет трагедия. И всё же было бы просто здорово прокрутить такое дельце! Представь себе, что однажды утром ты просыпаешься с сознанием того, что твоя кредитоспособность достигает трехсот фунтов. Да я из одного хорошего расположения пойду и вычищу до завтрака голубятню своей хозяйки.
– А если хозяйка, у которой ты будешь жить в тот момент, не будет держать голубятни? – сказал Кловис.
– Я снимаю только у тех хозяек, у которых она есть. Голубятня – признак беззаботной, экстравагантной, радушной натуры – именно таких людей я люблю видеть в своем окружении. Тот, кто горстями швыряет зерно сборищу пернатых недоумков, которые только и делают, что воркуют и обмениваются счастливыми взглядами а-ля Людовик XIV, никогда не подложит тебе свинью.
– Сегодня после обеда в клуб собирался прийти молодой Стриннит, – задумчиво произнёс Кловис. – Осмелюсь высказать предположение, что тебе не составит большого труда внушить ему мысль сыграть в бильярд на деньги. Он очень способный игрок, но далеко не так хорош, как сам это думает.
– Я знаю одного участника вечеринки, который может обставить его, – негромко проговорил Рекс и его глаза оживились. – Это тот самый майор с мертвенно-бледным лицом, который объявился вчера вечером. Я видел, как он играет в Санкт-Морице. Если Стриннит поставит против майора – чему я постараюсь поспособствовать – денежки благополучно окажутся в моем кармане. Это, кажется, тот шанс, которого я ждал и который вымаливал.
– Не советую тебе спешить, – сказал Кловис. – А вдруг Стриннит прыгнет выше головы и сыграет на том уровне, на каком мнит себя.
– А я думаю, что спешить самое время, – без тени волнения отозвался Рекс, и на его лице появилось выражение, подтверждающее сказанное им.
– Значит, сегодня вечером вы все собрались в бильярдную? – поинтересовалась Тереза Тандлфорд после обеда, и её вид свидетельствовал о явном неодобрении, смешанном с изрядной долей досады. – Не понимаю, что за удовольствие можно находить в созерцании двух мужчин, гоняющих по столу шарики из слоновой кости.
– Видите ли, это один из способов скоротать время, – сказала хозяйка дома.
– По-моему очень примитивный способ, – сказала миссис Тандлфорд. – А я собиралась показать всем вам фотографии, которые прошлым летом сделала в Венеции.
– Вы нам показывали их вчера вечером, – поспешно вставила миссис Кьюверинг.
– То были фотографии Флоренции. Они совсем другие.
– Ну что ж, завтра мы наверняка найдём время для них. Оставьте фотографии в гостиной, и тогда каждый сможет посмотреть их.
– Я предпочла бы, чтобы вы все собрались вместе, поскольку у меня столько комментариев к фотографиям: и об архитектуре Венеции, и об её искусстве. Вспомните, как вчера вечером я рассказывала о картинных галереях Флоренции. Кроме того, я хотела бы прочитать свои стихи о реконструкции Кампанилы (1). Но, конечно, если вы предпочитаете смотреть, как майор Лэттон и мистер Стриннит лупят палками по шарам…
– Они оба считаются первостепенными игроками, – сказала хозяйка дома.
– Что ж, наконец-то я узнала, что мои стихи и моё искусство causerie (2) являются вещами второстепенными, — грубовато отозвалась миссис Тандлфорд. – Впрочем, раз вы все собрались смотреть на эту глупую игру, здесь нечего больше добавить. Я поднимусь наверх и закончу начатое письмо. Позже, возможно, я спущусь вниз и присоединюсь к вам.
Но имелся, минимум, один зритель, который отнюдь не воспринимал эту игру как глупую. Для него она сначала была захватывающей, возбуждающей, затем – приводящей в негодование, нервозной и, в конце концов, стала трагичной. Майор с санкт-морицкой репутацией пребывал явно не в форме, тогда как молодой Стриннит играл несколько лучше обычного, и, к тому же, удача была полностью на его стороне. С самого начала шары, казалось, подчинялись духу противоречия: их траектории радовали одного игрока и совершенно разочаровывали другого.
– Сто семьдесят к семидесяти четырём, – возвестил юноша, отмечающий результат. Для игры, где счёт велся до двухсот пятидесяти, это было колоссальным преимуществом. Кловис заметил, как румянец возбуждения на лице Дилэта сменился безжизненной бледностью.
– Сколько у тебя поставлено? – прошептал Кловис. Пересохшими, дрожащими от волнения губами Рекс назвал сумму. Она превышала всё, что он или кто-либо из его близких мог заплатить. Он поступил так, как и собирался. Он поспешил.
– Двести шесть к девяноста восьми.
Рекс услышал, как в зале часы пробили десять, потом где-то ещё и ещё, так что весь дом, казалось, наполнился гулом бьющих часов.
Затем к ним присоединился отдалённые удары часов на конюшне. Через час, когда все они пробьют одиннадцать, их звон будет слушать обесчещенный пария, неспособный оплатить, даже частично, сделанную им ставку.
– Двести восемнадцать к ста трём.
Игра была практически сделана. С Рексом было практически покончено. Он был в отчаянии; ему хотелось, чтобы рухнул потолок, загорелся дом, произошло что-нибудь, что положило бы конец жуткому движению красных и белых шаров, неумолимо приближающему его гибель...
Перевёл с англ. Андрей КУЗЬМЕНКОВ
(1) Кампанила – колокольня Джотто во Флоренции.
(2) Causerie (фр.) – легкая беседа.
