Рассвет над Брахмапутрой-рекой
В турецкой бане, в относительно-тёплой её части, сидел Кловис то погружаясь в неподвижную задумчивость, то начиная быстро водить авторучкой по страницам блокнота.
– Не отвлекай меня своей ребячьей болтовнёй, – предупредительно бросил он Берти ван Танну, который лениво развалился в соседнем кресле и, судя по его виду, был не прочь начать беседу. – Я пишу бессмертное стихотворение.
Берти сразу заинтересовался.
– Уверен, вы стали бы находкой для портретистов, если бы прославились как поэт. Даже если бы в Академии не удалось повесить ваше похожество, подписанное «Кловис Сэнгрейл, эсквайр, работает над своим последним стихотворением», его можно было бы выставить как «Эскиз обнажённого» или «Орфей спускается на Джермин-стрит». От художников непрестанно слышишь жалобы, что современная одежда им только мешает, тогда как полотенце и авторучка…
– Миссис Пэклтайд предложила мне написать кое-что, – не дал закончить ему Кловис, игнорируя побочные последствия славы, на которые упирал Берти ван Танн. – Видишь ли, «Нью Инфанси» – газета, которую выпустили с одной лишь целью: заставить «Нью Эйдж» выглядеть устаревшей и закоснелой, – напечатала «Оду ко дню коронации» Лоны Бимбертон. «До чего удачный ход, – сказала миссис Пэклтайд, прочитав её. – Всякий, разумеется, может написать «Оду ко дню коронации», но никому, кроме вас, не пришло это в голову». На это Лона возразила, что подобная работа связана с большими трудностями, и дала всем нам понять, что такое по плечу, в общем-то, лишь немногим избранным. В отличие от Лоны Бимбертон, миссис Пэклтайд не раз выручала меня, – играла роль финансовой санитарки, выносящей тяжелораненого с поля боя, что случалось, прямо скажем, весьма часто, – поэтому я вмешался в разговор и сказал, что если взяться за дело всерьёз, подобные произведения можно выдавать квадратными ярдами. Лона заявила, что у меня ничего не выйдет, и мы заключили пари – но, между нами говоря, мне кажется, что мои денежки никуда не денутся. Разумеется, по условиям спора, произведение должно быть где-нибудь напечатано, причём не в местной прессе. К счастью, миссис Пэклтайд, неоднократно оказывавшая мелкие знаки внимания издателю «Смоуки Чимни», сумела внушить ему симпатию к своей особе, поэтому если мне удастся выжать из себя что-либо в объёме обычной оды, думается, всё будет в порядке. И дело пока движется настолько успешно, что я уже начал опасаться, не принадлежу ли я к числу немногих избранных.
– Не поздновато ли сочинять оду по случаю коронации? – заметил Берти.
– Конечно, на сей раз это будет «Роспуск дарбара» (1), – сказал Кловис, – одна из тем, к которой, при желании, можно обратиться в любой момент.
– Что ж, теперь я понимаю, почему вы работаете над одой именно здесь, – сказал Берти с видом человека, неожиданно решившего запутанную проблему. – Вам хочется прочувствовать местную температуру.
– Мне хотелось избавиться от неуместного вмешательства умственно неполноценных, – сказал Кловис. – Но, похоже, моим надеждам не суждено сбыться.
Берти ван Танн собрался было воспользоваться своим полотенцем в качестве орудия возмездия, но, прикинув, что у него самого не защищена значительная часть «береговой линии», а Кловис, помимо полотенца, вооружен ещё и ручкой, лишь поудобнее устроился в своём кресле.
– Можно ли ознакомиться с отрывками из бессмертного труда? – миролюбиво поинтересовался он. – Обещаю, что всё, что я услышу, не заставит меня отказаться от приобретения, когда потребуется, нужного номера «Смоуки Чимни».
– Хоть это почти то же самое, что метать бисер в кормушку свиньям, – шутливо заметил Кловис, – я могу почитать тебе отдельные части оды. Она начинается с описания общего роспуска участников дарбара:
Домой, на гималайские высоты,
Утомлённые, обессилевшие слоны Куш-Бихара
Бредут, словно огромные галеоны по застывшему морю…
– Я сомневаюсь, что Куш-Бихар расположен близко от Гималаев, – прервал его Берти. – Когда работаешь над такой вещью, надо иметь под рукой атлас; кстати, а почему слоны утомлённые и обессилевшие?
– Конечно же, после долгих часов работы и перевозбуждения, – сказал Кловис. – И потом, я написал, что в Гималаях всего лишь находится их дом. По-моему, гималайские слоны могут оказаться в Куш-Бихаре точно так же, как лошади из Ирландии могут участвовать на скачках в Эскоте.
– Но вы же сказали, что они возвращаются в Гималаи, – возразил Берти.
– Их, по обыкновению, отправили домой на отдых. В тех краях, в горной местности, со слонами поступают примерно так же, как мы – с лошадьми, когда выпускаем их пастись в поле.
Кловис мог, по крайней мере, поздравить себя с тем, что ему удалось привнести в свою ложь оттенок беспечной пышности Востока.
– Это будут белые стихи? – поинтересовался его критик.
– Разумеется, нет, четвёртая строчка оканчивается словом «дарбар».
– Не очень-то смело; впрочем, это объясняет, откуда у вас появился Куш-Бихар.
– Взаимосвязь между географическими наименованиями и поэтическим вдохновением значительно более сильная, чем принято думать; одна из главных причин, почему на нашем языке написано так мало по-настоящему хороших стихотворений о России – отсутствие рифм к именам вроде Смоленск, Тобольск и Минск, — Кловис произнёс это с убеждённостью человека, который по опыту знает, о чём говорит.
– Разумеется, можно срифмовать Омск и Томск, – продолжал он. – Вполне возможно, что именно для этой цели такие названия и были придуманы, но читатели не станут терпеть подобные штуки бесконечно.
– Читатели стерпят ещё и не такое, – злорадно проговорил Берти. – Знатоков русского слишком мало, и потому всегда можно добавить ссылку, поясняющую, что три последние буквы в слове «Смоленск» не произносятся. Это прозвучит столь же правдоподобно, как и ваше утверждение, что слонов выпускают попастись в горах Гималаев.
– У меня получилось весьма неплохое описание вечерней сцены в джунглях за деревней, – с невозмутимым спокойствием продолжал Кловис:
Где кобра в сумерках, кольцом свернувшись, злопыхает
И где пантеры, крадучись, трусливых коз подстерегают.
– В тропических странах почти не бывает сумерек, – снисходительно проговорил Берти. – Но мне понравились мастерство и лаконизм, с которым вам удалось передать идею злопыхательства кобры. Неизвестность, как говорится, самая страшная штука. Могу представить себе нервных читателей «Смоуки Чимни», ночи напролёт просиживающих со светом в своих спальнях, пытаясь разгадать жуткую тайну, с чего бы это вдруг кобра решила позлопыхать?..
(1) Дарбар – крупное церемониальное действо, во времена британского правления призванное продемонстрировать верность британской короне.
Перевёл с англ. Андрей КУЗЬМЕНКОВ
