Похищение
(отрывок)
В вагоне первого класса поезда, спешившего в сторону Балкан по однообразно-зелёной Венгерской равнине, двое британцев вели неторопливую дружескую беседу. В первый раз они встретились ранним холодным серым утром на границе, там, где орёл на гербе обзаводится ещё одной головой и ответственность за тевтонские земли переходит от Гогенцоллернов к Габсбургам и где проныра-таможенник с неизменной вежливо-утомительной небрежностью копается в багаже полусонных пассажиров. Уже днём, во время остановки в Вене, они вновь увиделись на перроне и обменялись нескольким любезными фразами, похвалив друг друга за интуитивный выбор одного и того же вагона. Старший из них, судя по его внешности и манерам, являлся дипломатом; впрочем, на самом же деле, он был молочным братом виноторговца, то есть имел неплохие родственные связи. Второй был, очевидно, журналистом. Ни тот, ни другой не проявляли особой словоохотливости, за что были весьма признательны друг другу. Собственно, поэтому они время от времени и разговаривали.
Впрочем, имелась одна тема, которая была определенно актуальнее прочих. Вчера в Вене они узнали о таинственном исчезновении всемирно известной картины из стен Лувра (1).
– Можно не сомневаться, столь громкое происшествие породит массу подделок, – заметил журналист.
– Если уж говорить об этом, нечто подобное следовало предвидеть, ведь прецедентов было немало, – сказал брат винодела.
– О, конечно, кражи из Лувра случались и раньше…
– Я имел в виду похищение человеческих созданий, а не картин. Мне, например, вспомнился случай, произошедший с моей тётей, Криспиной Амберли.
– Я, кажется, кое-что слышал об этом, – сказал журналист. – Правда, в то время меня не было в Англии, и я так и не узнал, что же на самом деле произошло.
– Вы можете узнать о том, что произошло на самом деле, если отнесётесь к услышанному с уважением, подобающим исповеди, – сказал виноторговец. – Начну с того, что исчезновение миссис Амберли в её семье восприняли со смешанным чувством. Моего дядю, Эдварда Амберли, никак нельзя было назвать слабаком; более того, в мире политики он считался достаточно сильным человеком, однако Криспина безоговорочно властвовала над ним. Действительно, мне не доводилось встречать ни одного человека, который после более-менее продолжительного общения с ней мог бы проявлять хотя бы минимальное своеволие. Есть люди, которые рождены повелевать; миссис Криспина Амберли была рождена издавать законы, классифицировать, управлять, подвергать цензуре, запрещать, наказывать и вообще быть судьей. И даже если эти качества у неё не были врождёнными, они развились уже в раннем детстве. Весь дом, начиная с кухни, склонялся перед её деспотизмом, воспринимая последний со смирением моллюска, застигнутого ледниковым периодом. Она нечасто бывала у нас, но я помню неприятное, гнетущее впечатление, которое её визиты производили на меня, её племянника; это чувство, впрочем, быстро проходило после её отъезда, однако сыновья и дочери Криспины испытывали перед ней смертельный страх. Учеба, дружеские контакты, меню, развлечения, религиозные убеждения и даже стиль прически – всё регулировалось и предписывалось согласно воле и желанию августейшей леди. Вышесказанное поможет вам понять, какой силы шок испытала семья, когда она тихо и незаметно исчезла. Представьте себе, что собор святого Павла или отель «Пикадилли» исчезли бы за одну ночь, не оставив там, где они стояли, ничего, кроме пустого места. Самое удивительное, ничто в тот момент не омрачало жизнь Криспины Амберли; напротив, в самом ближайшем будущем должны были произойти события, обещавшие сделать её бытие вполне достойным существования. Её младший сын вернулся из школы с неудовлетворительными оценками в табеле успеваемости, и она собиралась вынести свой вердикт по этому поводу уже вечером того самого дня, когда пропала, – куда более обоснованным выглядело бы исчезновение его, а не её. Кроме того, в самом разгаре была затеянная ею газетная полемика с неким церковным благочинным, в процессе которой она успела доказать, что тот виновен в ереси, в несоответствии занимаемому положению и недостойном крючкотворстве, и лишь весьма неординарные соображения могли бы заставить её прервать дискуссию. Разумеется, дело передали полиции, однако было сделано всё, чтобы оно не просочилось в печать, а всех прочих постарались убедить в том, что её отсутствие в обществе вызвано отъездом в некий частный санаторий.
– А как это отразилось на её домашнем окружении?
– Все девушки купили себе велосипеды. Увлечение женщин велосипедом достигло тогда своего пика, но Криспина наложила строгое вето на все попытки членов семейства поддаться ему. Младший сын настолько запустил занятия, что следующий семестр оказался для него последним в стенах этого учебного заведения. Старшие сыновья выдвинули предположение, что их мать скитается где-то за границей, и усердно разыскивали её; правда, они почему-то ограничили круг своих поисков Монмартром и заведениями, имеющимися в похожих местах, хотя вероятность обнаружить её там была исключительно мала.
– Но неужели за всё это время у вашего дяди так и не появилось никакой зацепки?
– Действительно, некие сведения к нему поступали, хотя я сам тогда, конечно, ничего не знал об этом. Однажды он получил письмо, в котором говорилось, что его жена похищена, тайно вывезена из страны и спрятана, насколько я помню, на одном из островов у побережья Норвегии, где для неё были созданы все условия для проживания. В том же письме выставлялось требование передать похитителям приличную сумму денег, а в дальнейшем выплачивать им по две тысячи фунтов ежегодно. В противном случае Криспину угрожали немедленно вернуть семье. Журналист секунду помолчал, а затем негромко рассмеялся.
– Это можно назвать выплатой выкупа наоборот.
– Будь вы знакомы с моей тётей, – сказал виноторговец, – вы бы удивились скромности их требований.
– Да, велик соблазн. И ваш дядя ему уступил?
– Видите ли, моему дяде надо было думать не только о себе, но и о других. Для семьи, едва почувствовавшей вкус свободы, стало бы трагедией вновь попасть в рабство к Криспине. Кроме того, имелись и более важные соображения, которыми не следовало пренебрегать. После исчезновения жены мой дядя, незаметно для себя самого, стал проявлять куда большую решительность и инициативу в общественных делах, и его популярность и влияние заметно выросли. Если раньше в мире политики он считался просто сильным человеком, то теперь о нём стали говорить, как о самом сильном человеке. И он прекрасно понимал, что возвращение к социальному статусу просто мужа миссис Амберли положит конец его карьере. Дядя был состоятельным человеком, и для него две тысячи фунтов хоть и не были пустяком, но отнюдь не казались чрезмерной суммой для оплаты заморского пансиона Криспины. Разумеется, из-за этого он испытывал сильные угрызения совести. Много позже, в припадке откровенности, он уверял меня, что решение выплачивать выкуп – или деньги за молчание, как я бы назвал это – было принято им из соображений безопасности; отказ, по его мнению, мог спровоцировать похитителей выместить на пленнице свой гнев и разочарование. Лучше уж думать, что на одном из Лофотенских островов о ней пекутся, как о высоко кредитоспособном постояльце, сказал он, чем видеть её, несчастную, дома в искалеченном и беспомощном состоянии. Во всяком случае, он вносил ежегодные платежи с той же пунктуальностью, с какой оплачивал пожарную страховку и столь же аккуратно поступали извещения о получении денег и краткие заверения в том, что Криспина пребывает в добром здравии и достаточно бодром расположении духа. В одном из сообщений даже упоминалось, что она разрабатывает план реформирования церковного управления, который собирается предложить местному пасторату.
Перевёл с англ. Андрей КУЗЬМЕНКОВ
(1) Речь идёт о краже «Джоконды», шедевра Леонардо Да Винчи, в 1904 г.
