Квадратное яйцо
(отрывок)
Уверен, участник окопной войны больше всего напоминает барсука, любителя сумерек и тьмы, неброского с виду зверя, копающего, роющего норы, настороженно прислушивающегося, старающегося содержать себя, по возможности, чистым даже в неблагоприятных обстоятельствах, а при необходимости отчаянно дерущегося за обладание несколькими ярдами изрытой, словно сотами, земли.
Жаль, конечно, что мы никогда не узнаем, что барсук думает о жизни; весьма трудно узнать и о том, что находящийся в траншее окопник думает о себе самом. Парламент, налоги, общественные мероприятия, экономика и бюджет, — тысяча и один ужас цивилизации кажутся неизмеримо далёкими, да и собственно война представляется почти столь же далёкой и нереальной.
В паре сотен ярдов, отделённый от вас полосой устрашающе неприглядной земли и несколькими рядами ржавой колючей проволоки, залёг бдительный, всегда готовый выстрелить противник; в окопах напротив вас прячутся и высматривают себе цель враги, одно присутствие которых способно расшевелить самое ленивое воображение: это потомки тех, кто шёл в сражение под знамёнами Мольтке, Блюхера, Фридриха Великого и Фридриха Вильгельма Первого, Валленштейна, Мориса Саксонского, Барбароссы, Альбрехта Медведя, Генриха Льва, Видукинда Саксонского. Но о них вы думаете на удивление мало, хотя сами участвуете, возможно, в самом масштабном и жестоком военном противостоянии в современной истории, где борьба ведётся по принципу око за око и пушка за пушку. Но если неразумно хоть на долю секунды забывать о существовании противника, едва ли кто задумывается о том, каково это существование; да и какая разница, был ли у них сегодня горячий суп и сосиски или они остались голодными. доставляют ли им регулярно «Meggendorfer Blatter» (1) и прочее лёгкое чтиво или же их томит несказанная скука.
Но куда больше, чем залегшему где-то там врагу или охватившей всю Европу войне, приходится уделять внимания вездесущей грязи, которая временами покрывает вас всего, как сыр сырных клещей. Глазея в зоопарке на лося или зубра, по колено, а то и глубже стоящего в липкой грязи и наслаждающегося этим процессом, поневоле задумаешься, каково это, часами принимать грязевую ванну? Теперь вы и сами это знаете. Знаете, каково находиться в узких окопах для групп огневой поддержки, когда оттепель и проливные дожди внезапно сменяют морозы, когда вокруг темно, хоть глаз выколи и приходится пробираться вслепую, натыкаясь на сочащиеся грязью стены; когда чтобы забраться в землянку, приходиться чуть ли не на четвереньках преодолевать слой похожей на суп грязи толщиной в несколько дюймов; когда вы стоите, глубоко увязнув в грязи, опираетесь на грязь, хватаете покрытые слоем грязи предметы пальцами, на которых грязь налипла комьями, смаргиваете грязь со своих глаз и счищаете её со своих ушей, откусываете кусочки грязных сухарей грязными зубами; вот когда у вас есть хороший шанс понять, каково это, по-свински валяться в грязи, — и обладателю такого знания представления зубра о грязевом удовольствии кажутся совершенно непостижимыми.
Когда же окопник не думает о грязи, то, скорее всего, он размышляет о заведении, именуемом estaminet (2). В большинстве близлежащих городков и деревень нет недостатка в такого рода утешительных пристанищах, выглядящих вполне процветающими, несмотря на брошенные и полуразрушенные дома по соседству, залатанных, где необходимо, на скорую руку и ничуть не жалующихся на отсутствие приносящей доход клиентуры из числа военнослужащих, заменившей большую часть гражданского населения. Estaminet — нечто среднее между винной лавкой и кофейней; в углу приютилась крошечная барная стойка, рядом — несколько длинных столов и скамеек, тут же огромная кухонная плита, где-то на заднем дворе приткнулась небольшая бакалейная и всегда крутятся двое-трое детей, постоянно врезающиеся под самыми непредсказуемыми углами в ваши ноги. Думается, следует завести правило, согласно которому дети в еstaminet должны быть достаточно большими, чтобы уже бегать и, в то же время, в меру маленькими, чтобы проскакивать между ногами. Вообще, у детей из деревни, находящейся в зоне боевых действий, имеется одно важное преимущество перед своими сверстниками из более мирных районов: никто не пытается учить их опрятности. Кому придёт в голову вдалбливать в них скучную максиму, согласно которой должно быть «место для всего и всему своё место», если бо`льшая часть крыши лежит на дворе, остов кровати из разрушенной спальни соседей торчит из кучи свёклы, а цыплята ютятся в старом холодильнике, поскольку снаряд уничтожил навес и ограду курятника.
Пожалуй, исходя из вышесказанного, трудно предположить, что деревенская винная лавка, ютящаяся, зачастую, в изуродованном снарядами здании, находящемся на изуродованной снарядами улице является пределом мечтаний; но когда достаточно долго живёшь в сырой и грязной глуши, среди пропитанных влагой мешков с песком, скромно обставленный зал, горячий кофе и vin ordinaire3 начинают восприниматься как синоним уюта, тепла и даже комфорта. Для солдата в его миграциях от траншеи к расквартировке винная лавка служит тем же, чем на Востоке для кочующих караванщиков является странноприимный дом с харчевней. Там собираются компании случайных посетителей, облачённых, как и вы, в хаки и краги, и в такой обстановке можно оставаться столь же незаметным, как зелёная гусеница на капустном листе; можно сидеть в компании друзей или одному, не боясь, что ваше одиночество потревожат, а если потянет поговорить или захочется послушать, для вас всегда найдётся местечко в кругу людей с кокардами самых разных родов войск, рассказывающих о своих приключениях, реальных или выдуманных.
Помимо круговорота солдатни в заляпанных грязью хаки, здесь можно увидеть чем-то похожих на них гражданских из числа местного населения, переводчиков в униформе, людей из иностранных формирований, начиная от рядовых регулярной армии до бог-весть-каких вспомогательных войск, название которым знает только эксперт в этой области, и, разумеется, тут же вертятся представители великой армии искателей содержимого чужих кошельков, не прерывающих свою деятельность на большей части земной поверхности ни в дни мира, ни во время войны. Их можно встретить и в Англии, и во Франции, и в России, и в Константинополе; вполне вероятно, что они встречаются и в Исландии, хотя на сей счёт у меня нет прямых доказательств.
В estaminet под названием «Удачливый Кролик» я оказался рядом за одним столом с индивидуумом неопределённого возраста в непонятной форме, очевидно решившего, что просьба одолжить ему спичку может послужить заменой формальному представлению друг другу и рекомендательному письму за подписью банкира. Выглядел он устало-беспечным и всегда, казалось, был готов прибегнуть к наигранной дружелюбности, — в общем, вид имел вороны-воровки, наученной горьким опытом осторожности и понуждаемой, в силу необходимости, быть храброй; его нос и усы задумчиво смотрели куда-то вниз, а взгляд украдкой бегал по сторонам — короче, у него имелись в наличии все типичные, общие по всему миру, признаки любителя заглянуть в чужой кошелёк.
— Я жертва войны! — воскликнул он после обмена несколькими репликами...
Перевёл с англ. Андрей КУЗЬМЕНКОВ
(1) «Meggendorfer Blatter» — немецкий сатирический иллюстрированный журнал.
(2) estaminet (фр.) — кабак.
