Клубный лжец
(отрывок)
Треддлфорд удобно устроился в кресле перед лениво тлеющим камином; в руке он держал томик стихов, а его душу согревала уверенность, что моросящий за окнами клуба дождь постепенно переходит в ливень. Холодный мокрый октябрьский день сменялся тёмным мокрым октябрьским вечером, и курительная комната клуба казалась, по контрасту, ещё теплее и уютнее. В такое время очень хочется перенестись куда-нибудь подальше, в иные климатические условия, и «Золотое путешествие в Самарканд» обещало доставить Треддлфорда в целости и сохранности в другие страны, под другие небеса. Он уже перебрался из Лондона, дождями залитого, в Багдад, вечно прекрасный, и стоял перед вратами Солнца «былых времен», когда в пространстве между ним и книгой повеяло леденящим дыханием неминуемой помехи.
В соседнем кресле расположился Эмблкоуп, человечек с беспокойными, навыкате глазками, чей рот, казалось, был неизменно готов к тому, чтобы произнести вступительное слово. Больше года Треддлфорду удавалось избегать знакомства с разговорчивым одноклубником; чудесным образом он ускользал от выслушивания бесконечно-утомительного перечня личных достижений, действительных или вымышленных, на поле для игры в гольф, на скачках и за игорным столом, на море, суше и в лесной глуши. Но период иммунитета подходил к концу. Бежать было некуда; ещё минута, и он окажется в числе тех, кому довелось на опыте познать разговорчивость Эмблкоупа – точнее, пострадать от неё.
В руке незваный гость держал номер «Кантри Лайф», предназначенный, впрочем, вовсе не для чтения, а для того, чтобы найти повод завязать беседу.
– Весьма неплохое фото Фрослвинга, – решительно заметил он и посмотрел своими большими глазами, в которых читался вопрос, на Треддлфорда. – По-моему, он сильно напоминает Еллоустепа, на которого возлагалось столько надежд на Гран-при в 1903-м году. Любопытный заезд тогда получился; а я, думается, не ошибусь, если скажу, что видел все заезды Гран-при за последние…
– Будьте так любезны, не упоминайте при мне Гран-при, – с отчаянием в голосе перебил его Треддлфорд, – поскольку это будит во мне исключительно болезненные воспоминания. Не могу сейчас объяснить причины, не углубляясь в долгую и запутанную историю.
– О, разумеется, разумеется, – поспешно проговорил Эмблкоуп. Долгие и запутанные истории, которые рассказывали другие, наводили на него тоску. Он перевернул несколько страниц «Кантри Лайф» и проявил неожиданный интерес к изображению монгольского фазана.
– Отличный экземпляр монгольца, – воскликнул он и поднял журнал так, чтобы его собеседник мог и сам убедиться в этом. – В некоторых лесах они себя прекрасно чувствуют. Но их начинают бить, едва они встают на крыло. Пожалуй, моим самым большим успехом за два дня охоты было…
– Моей тетушке, владелице большей части Линкольншира, принадлежит, вероятно, самый необычный рекорд в фазаньей охоте, – с театральной внезапностью перебил его Треддлфорд. – Ей семьдесят пять, она и мухи не обидит, но неизменно выезжает поохотиться. Впрочем, из того, что она, как я сказал, мухи не обидит, вовсе не следует, что её участие в охоте не представляет угрозы для жизни других охотников. Это не так. Главный доезжачий правительства – он же, по совместительству наш премьер – даже запретил членам парламента, занимающим министерские посты, охотиться вместе с ней. «Нам не следует без необходимости устраивать дополнительные выборы», совершенно резонно заметил он. И вот в один прекрасный день она подстрелила фазана, который пал с небес на землю, потеряв пару перьев; однако при этом он не утратил способности бегать, и тётушка быстро сообразила, что может лишиться единственной птицы, которую ей удалось подстрелить за всё нынешнее царствование (1). Такого она не могла допустить; она отправилась вслед за фазаном через папоротники и груды валежника, а когда он выскочил на открытое пространство и вздумал пересечь свежевспаханное поле, она села на своего охотничьего пони и устремилась за ним. Преследование было долгим, и когда моя тётушка наконец-то догнала фазана, она, как оказалось, проделала путь длиной, примерно, в пять миль и была куда ближе к дому, чем к охотникам.
– На удивление долгая пробежка для раненого фазана, – с раздражением сказал Эмблкоуп.
– Авторитет моей тетушки может служить гарантией достоверности истории, – холодно проговорил Треддлфорд. – А она является вице-президентом местного отделения Ассоциации молодых женщин-христианок. Так вот, потом она проехала ещё три мили до своего дома, и только ближе к вечеру обнаружила, что в перемётной суме, притороченной к седлу пони, хранился ленч для всей охоты. Зато наградой ей стал фазан.
– Верно, бывает, что птицу на охоте очень трудно добыть, – начал Эмблкоуп. Да и на рыбной ловле иногда такое случается. Помнится, однажды я рыбачил на Эксе, чудесной речке, где полно форели, хотя она и не дорастает там до крупных размеров…
– Знаю случай, когда ей это удалось, – многозначительно произнёс Треддлфорд, перебивая его. – Как раз на Эксе, в заводи на одном из её притоков, возле Уорти, мой дядюшка, епископ Саутмолтонский, заметил гигантскую форель; в течение трёх недель он безуспешно пробовал поймать её то на муху, то на червя, ежедневно варьируя приманку, а потом сама судьба поспешила к нему на помощь. Через заводь был переброшен низкий каменный мост, и в самый последний день его рыбалки, когда пора было уже, как говорится, сворачивать удочки, автомобиль, ехавший на большой скорости, врезался в перила ограждения этого моста и частично их разрушил; в аварии никто не пострадал, однако весь груз, находившийся в кузове автомобиля, вывалился прямо в заводь. Не прошло и двух минут, как гигантская форель трепетала на обнажившемся илистом дне заводи, так что мой дядюшка мог спуститься к ней и прижать к своей груди. А всё дело было в том, что автомобиль вёз промокательную бумагу, и она впитала всю воду в заводи, до последней капли...
Перевёл с англ. Андрей КУЗЬМЕНКОВ
(1) Эдуарда VII, правившего в 1901 — 1910 гг.
